Редко, нечасто, в одиноком густом вечере святая отшельница приходила к могилам храма Мёрен. Она не знала ни одного имени с вечно холодных плит, но отсюда, с этого места смерти, начиналась история её возрождения. Ветер гулял кругами. Мико крепче прижала к себе бесполезный плащ и вновь попыталась уловить то слабое чувство вины то ли в глубине своей далеко не безгрешной души, то ли снаружи, где тянуло руку вверх умирающее солнце. Скоро оно совсем скроется из виду, но ведь в глубокой тьме и легче, правда, Тоёсатомими?
Редко, нечасто, в глубокой лиловой ночи дзян-ши кружила среди молчаливых плит и столбов. Камню не переговорить её; больше, чем кто-либо из живых, за гранью мира мёртвых. Но иногда эта странная игрушка стала приходить на это мрачное место не по приказу и не по привычке. Вечный туман в серо-фиолетовой тухлой голове опускался на дно, и прежняя, невозвратно далёкая девушка, как истинно живая, требовала своего места и света в этом мире. Может быть, в те минуты именно она, заточённая, тянула руки вверх. Но никогда не увидеть солнечного света ночью. В конце концов, ничего не изменится. Только то самое несчастье увидит слепыми глазами непроницаемую тьму вокруг себя. Несколько раз Мико замечала отблеск этой сознательной девушки в чертах дзян-ши, и она вспоминала.
Пламя свечей. Шестиугольная низкая комната, насторожившаяся будто перед медленным, пыльным ритуалом... Зашуршали тысячелетние письма. Мико, скованная сомнениями, аккуратно дотрагивалась до упокоенной памяти своего правления, и тени колебались: "оно ли?" - и вновь прятались. Казалось ей, стоит прочесть хоть одну строчку, и всё её воспоминания раскалятся, загорятся, и в страхе исчезнут сами, прежде чем она успеет их осмыслить полностью и понять, сколько натворила она за всю жизнь. Лучше не задумываться. Наконец она разыскала письма из позднего времени правления. Именно тогда больше всего Мико переписывалась с Сейгой, этой загадочной, дьявольской бессмертной отшельницей, к которой она не питала ни капли приязни. Она видела: ради исполнения своих десяти желаний душа первой даосской отшельницы готова сломить и своё, и чужие судьбы и тела, и та красочная боль и безжалостность отвращали даже правительницу от неё. Пожалуй, именно потому, что она зависела от такого... нет, человеком тысячелетнюю отшельницу нельзя назвать, иначе какого ангела нужно найти, чтобы увидеть человека? Она в каком-то смысле переступила границы человечности. Только стала чудовищем.
В десятках писем, коротких и длинных, смятых от волны негодования или нетронутых вообще, лежала история знакомой дзян-ши. Мико читала. Через несколько часов она перевязала лентой трухлые бумаги и столько же трепетно, почти невесомо привязала их к поясу. Она смутно надеялась не встретить на кладбище дзян-ши. В тот вечер Мико и Ёшика действительно не увиделись. Но Тоёсатомими тянуло, чем-то тянула, и она приходила на кладбище, боясь и грустя, снова и снова, несколько месяцев, пока не увидела в фиолетовой тьме вечера, среди деревьев и волнующихся ветвей почти человеческий силуэт.
Мико медленно подошла к дзян-ши так, чтобы не спугнуть её. В шуршащих складках плаща – ответы на не заданные вопросы. Произнесла:
– Ёшика Мияко. Если ты слышишь и понимаешь меня сейчас, ответь, пожалуйста. Хватит ли у тебя смелости, нуждаешься ли ты, готова ли ты узнать, почему стала такой?

Отредактировано Toyosatomimi no Miko (2015-03-23 21:38:14)

Листья прошуршали за сто лет; казалось, ожидание тянулось долго-долго, но переживания не давали расслабиться. Когда в последний раз Тоёсатомими не чувствовала за своей спиной сияющего солнце, развевающихся красных флагов? Она, казалось, впервые с возрождения (пусть это не такой и большой срок по человеческим меркам) испытывала неуверенность и тревогу. Эта совсем не золотая, таящаяся тоска наигрывала что-то туманное, тяжёлое, переменчивое в душе Мико. Её пурпурный плащ сейчас – словно тряпка на плечах простого человека. Величие куда-то далеко унеслось, оставив место сожалениям. Мико будто говорила себе, может, и вправду было так, что не одно чувство вины заставило ей принести бесполезную трухлую память. Эта лиловатая, промёрзшая до капель крови цзян-ши верно служила ей, нет, на самом деле другое: перед ней стоял человек, который неволей оказался в беде, и та заставила Ёшику помогать властной отшельнице. Однако Мико читала по лицу, всё больше сомневаясь. Видела яснее угли воли к жизни, но то, что святая называла "желанием знать судьбу предков" стёрто двумя разными руками. Не только Сейга, Ёшика сама, добровольно отказалась помнить.
Свитки ждали. Мико верила, что память оживит и вернёт личность мёртвой. Белки её глаз сразу станут более влажными, лицо раскраснеется, и она станет точь-в-точь как те милые девчушки, с жаждой, в забытьи махавшие кронпринцу Умаяде на торжественных выходах в город. Девушка аккуратно прикоснулась к бумагам, как к неуловимому и хрупкому ветру. Может быть, это и есть залог спокойствия Мико – она верила в это, возлагая на ответ Ёшики порешить правителя: или она даст ей хоть немного облегчить груз на душе, или же... Что же, обычный человек, каким ощущала сейчас себя правительница, осудит слишком многие дела Тоёсатомими.
Так прошли пара секунд. Синеватые губы задвигались:
– Госпожа Тоёсатомими-но-Мико! … Я, правда, очень ценю то, что вы хотите мне открыть правду… - тогда Мико поняла, что с этим, похоже, покончено. Всё останется неправильно, не на своих местах, или власть она имеет, эта дзян-ши - её слуга, она имеет право приказать! Свобода без воли. Мико машинально отогнала эту передуманную не раз за бессонными ночами мысль. Но слова продолжались:
– Я не хочу этого. Моя память мертва…. и прежняя я мертва, - Мико чуть кивнула, неслышно сглотнув. Пускай это выглядело, как знак внимания, только человек, даже более чуткий, чем отшельница, догадался, сколько обречённости влилось без воли на то в этот жест, - Но… - "Но?" - в мыслях встрепенулась грешная святая.
– Я хочу снова, своими глазами увидеть этот новый мир… Если вы хотите что-то для меня сделать… сделайте меня – хотя бы на день – свободной!... - голос как никогда прежде обдавал жаром, тайным огнём нагревая стекло.
А в ней остановилось. Что-то казалось фиолетовой дымкой, теперь оно застыло; часы внутри сломались и замолчали. Безмолвно. Ни удивления, ни гнева, опустошенность заглотнула мысли. Ни зверь, ни чудо, с которым она не сталкивалась прежде.
Тихо лёд оттаивал от искреннего пламени. В Мико всё ещё текла горячая кровь, но у мёртвой Ёшики горячее. Даже демоны сомнения отступали перед умом отшельницы. Много ль ей стоило принести кипу мёртвых писем, теперь им место в печи, не стоят ни гроша! Она больше не будет пугать бедную девушку ими, но тогда, тогда пускай мертвец забудет свою просьбу. И душа больше не потревожит мятежный человеческий ум. Уснёт.
Но наконец снова время пошло, и Тоёсатомими-но Мико почувствовала силу в своём голосе, немного более хриплом и мерцавшем, как тени ветвей в сумерках:
– Есть такой обряд, – каждое слово давалось с нечеловеческими усилиями. Она жадно ловила мольбу во взгляде Ёшики, будто она могла превратиться в билет к спасению. Нет, всё лжет и всё иначе. Мико не хотела оболгать того, что рождалось в её груди, бессмысленными звуками, словами, только одно стало важно в этом мире: фиолетовая тряпка снова стала императорским плащом.
Мир дал Тоёсатомими именно это имя, никакую другую суть. Не понимая себя, не осознавая, на что шагает человек-Мико, забыв, кто она сама, или наоборот, найдя своё желанное отражение, которое она сможет создать собственными руками, найдя в себе решимость, если не безумие, она говорила, и голос её очень медленно, почти незаметно, однако, крепчал, как храбрец перед бурей, – и я, – подчеркнула Мико, – вижу твоё желание. Коли ты верна будущему, оставляю твоё прошлое далеко позади, и это право твоё. Сожги мосты и обещай мне, поклянись перед моим лицом, что больше не вернёшься. Есть такой обряд, который на день позволит тебе вдохнуть жизни во второй раз, я же, с моей стороны, за твою верную службу ручаюсь: я сделаю всё, чтобы заставить Сейгу освободить тебя, если ты выбираешь не её, но мою власть, – голос Мико едва дрогнул на "всего на день", но нужно продолжать. Как же странно, что она продолжает все эти разрушающие тело и душу опыты даже после смерти.
– Послушай. За свою жизнь я испробовала много средств и способов, поэтому знаю. Если ты готова встать на моё место, когда бы я утратила на день разум и чувства, как ты, скажи мне. Я не сделаю за это зла, это моя благодарность и дар, если хочешь, поэтому ответь мне без страха, за себя. В конце концов, ведь ты потеряла столько дней под солнцем, – утихая, напоследок совсем по-другому, мягко, немного заботливо проговорила Мико, глядя Ёшике прямо в глаза. И это чувство неразумной отваги, горечи, щедрости и чего-то, пожалуй, даже материнского, отшельницу, как и столетия назад, успокаивало.

Любование своим благородным поступком дорогого стоило. Мико видела разноцветные сгустки полупрозрачного пламени в душе мёртвой красавицы. Малиновый вздрагивал, как бьющееся сердце. Мерно, медленно набирая скорость, и снова чуть угасал, но с каждым разом разгораясь ярче, высекая больше искр. Они больно жалили и обжигали глаза и уши святой. То давнее воспоминание словно обратилось вспять: те остывшие желания, что она своими руками задушила и оставила тлеть в одеждах из пепла, возвращались и поднимались фениксом. Чёрная искра чиркнула и унеслась. «Значит, ещё ненавидишь себя за это желание?» – тихо подумала девушка.
Когда Ёшика шептала робкие слова благодарности, мимо полуприкрытых глаз жертвующей отшельницы пронёсся целый сноп угольных огоньков – и растаял в ночном далёком небе. Но ей нельзя ни бояться, ни сомневаться. На её плечах мантия, а в глазах её предательства трепетала надежда. Поэтому единственное, что дозволено Тоёсатомими – положить тёплые руки на холодные плечи милой усопшей и успокоить и согреть её. Может быть, бессмысленные слова и настоящие чувства смогут рассеять её сомнения светом, будто от Семизвёздного меча.
– Верь мне, Ёшика, потому что я сама уверена, а ты стала уже по своей воле моей последовательницей. Доверься, всё будет в порядке. Я обещаю, я уверяю. Неважно, что это не естественный ход вещей, – «важно, что сейчас я гораздо больше человек и правитель, чем даосист» – чуть прошептала Мико, не надеясь и желая, чтобы Ёшика услышала эти слова. Она глядела прямо в стеклянные глаза дзян-ши, – но иногда человеческую судьбу можно обхитрить.
Стыл свет за горизонтом и перепутались ветви деревьев. Там, на холме застыли двое. И медленно двинулись к мавзолею восточных духов, туда, откуда начался новый виток их истории.
Тоёсатомими зажгла свечи в помещении, и заиндевевшие от тьмы узоры дерева согрелись и, медовые, приветствовали мёртвую гостью. У неё оставались дневники, там она ровно, волнуясь, прилежно и трепетно записывала все известные ей обряды и церемонии по достижению людских желаний. Жестом Ёшику пригласили присесть, Мико сохраняла хрупкое молчание. Закрывая от дзян-ши секретные знания, она принялась искать в свитках тот самый ритуал. Звук дыхания и треск свечей оживлял ночную тьму. Вдруг послышалось пение цикад, и отшельница с мимолётной грустью вернулась к воспоминанию.
Такая же глубокая ночь, и лето отдыхало в синеве кустов. Она проснулась и вышла на балкон, разбуженная чьей-то бесстрашной перед императорским наказанием грустью... Там, вместе с тихим стрекотом цикад лился голос юной девушки с синими волосами, и она обещала, что пойдёт вместе – ведь так огонь ясней горит.